Весь мир, 6 сентября, 2008, 19:10 — ИА Регнум. ИА REGNUM продолжает публиковать авторские описания путешествий своих читателей. Сегодня - новое путешествие Татьяны Тульчинской.

Путешествуя по Польше, совершенно невозможно побороть в себе искушение постоянно сравнивать ее с Россией. В подсознании всплывает весь каталог шуток советского периода, и про то, что "курица не птица", и про шестнадцатую республику и много чего еще, гораздо менее пристойного. Голову от этого мусора не очистить никак. Да и как ее очистишь, если за столько веков мы проросли друг в друга, сплелись как корни близко посаженных деревьев.

Внешние проявления соседства России заметны весьма. Чего стоит только стоящая посреди Варшавы сталинская высотка, как близнец похожая на московский МИД или Университет. Как ни обступают ее со всех сторон современные офисные небоскребы, старательно маскируя своими зеркальными боками, все равно она и поныне остается самым высоким зданием польской столицы.

Однако более всего на Россию похожа в некоторых своих проявлениях польская провинция. Обшарпанный дом с псевдоантичными колоннами идентифицируется как местный Дом культуры без дополнительных консультаций с аборигенами. Безликие жилые пятиэтажки барачного типа вызывают чувства почти родственные. И самое главное, заставляющее просто таки подвывать от ностальгии, впечатление - это сидящие перед домами в рядок на лавочке, как на насесте, старушки в байковых халатах с семечками. Вот уж этого точно не увидишь ни в каких иных странах, кроме братско-славянских.

В результате всех этих наблюдений очень трудно заставить себя говорить с местным населением на каком-либо ином языке, кроме русского. Возможно, если бы мы в совершенстве знали польский, то были бы рады возможности попрактиковаться, но, если уж приходится выбирать между русским и английским, то выбор однозначный. Диалог, как правило, получается, - даже при том, что в девяти случаях из десяти отвечать начинают по-польски. Главное же, что делают это охотно и доброжелательно, а "право" и "лево" можно и рукой показать.

Короче, поездить по польской провинции было любопытно. С одной стороны, налицо приятный эффект узнавания, а, другой, - в целом не так депрессивно, как скажем в какой-нибудь спивающейся сибирской глубинке. Хотя, конечно, это не более чем поверхностный взгляд туриста.

Если в качестве формата путешествия в Польшу выбрать "обзорную экскурсию по стране", то можно успеть увидеть довольно многое, так как почти вся заслуживающая внимания польская архитектура весьма масштабна. Рядовой костел города N сопоставим по размерам с кафедральными соборами Познани или Вроцлава, и если и не дотягивает до них, то самую малость.

Интерьеры их иногда бывают любопытными, но очень часто костелы и монастыри издали смотрятся гораздо интереснее, чем вблизи. Высокие, чаще всего островерхие силуэты, рельефно выступая на фоне неба любого цвета и освещенности, радуют глаз при поверхностном взгляде из окна машины не менее, а иногда и более, чем при ближайшем рассмотрении. А любоваться ими в сумерках - это зачастую вообще отдельное удовольствие, так как не видны неровно-зеленые от патины крыши, оставляющие при свете дня ощущение какой-то неопрятности. У нас-то, на Руси, храмы кроют золотом. Никогда этого не понимала, а вот поди же, вспомнила и возгордилась.

Современные костелы, которые строятся сейчас в Польше в изобилии, также рассчитаны скорее на внешний осмотр, и часто бывают спроектированы не в традиционном, а в каком-нибудь необычном стиле. Например, нам попался костел пузатый, овальной формы, украшенный четырьмя башенками больше похожими на минареты; костел с пятью приделами, в плане похожий на распускающуюся розу; костел, напоминающий радиатор отопления, и много еще всякого разного и неожиданного. Зачастую, если бы не крест, то даже и не поймешь, что перед тобой храм, а не, скажем, галерея современного искусства. Местные жители сообщают, что это мода сейчас такая, строить, как говорила Алиса, чем дальше, тем чудесатее.

В польских костелах, как и во многих других католических храмах, часто можно видеть реликварии с останками святых и могилы священнослужителей. Все как везде: богато изукрашенные саркофаги с мощами, могильные плиты на полу или барельефы на стенах. Вот только польские покойники, в отличие от тех, которых мне доводилось наблюдать во многих других странах, почему-то не вытягиваются на крышке гроба по уставу "ноги вместе - руки вниз", а ведут себя довольно таки вольготно. Первым мое внимание в этом смысле привлек святой Войтех в соборе города Гнезно, который вальяжно привстал на своем ложе, и, подперев рукой голову, взирал на окружающих с видом древнего грека на симпозиуме. Дальше - больше. Практически все упокоившиеся с миром продолжают за нами наблюдать с интересом к жизни, присущим скорее живым. А одна монахиня и вовсе была изображена в такой томной позе, что ни дать ни взять мадам Рекамье. Есть во всем этом что-то странное. Хотя и что-то человеческое тоже есть.

У любого города есть сердце. Чаще всего это - центральная площадь, на которой, по европейской традиции, в зависимости от исторических обстоятельств, в качестве архитектурной доминанты выделяется либо ратуша, либо собор. В Польше хватает и того и другого, но, тем не менее, площадь, располагающаяся посреди польского города, всегда называется рыночной. Можно из этого факта сделать какие-либо выводы. А можно не делать. Просто наблюдение.

Нельзя по-настоящему понять ни одну страну, основываясь только на том срезе впечатлений, которые мы получаем непосредственно в процессе путешествия по ней. Для того, чтобы образ страны в голове сложился в объеме, надо обязательно хоть немного, но погрузиться и в ее прошлое.

Польская государственность имеет историю долгую, неровную и часто трагическую. С королями у поляков вообще полная неразбериха. Из-за их многовековой выборности даже абсолютизма приличного не построили. Из всех королевских династий, правивших страной, этническими поляками, фактически, были только Пясты. Наследовавшие им Ягеллоны - литовцы по мужской линии; отметились также чистокровные немцы, французы и "прочие шведы" с немного смешной для русского уха фамилией Ваза. В принципе, учитывая существовавший на протяжении долгого времени в польском сейме принцип liberum veto, можно считать, что каждый шляхтич был сам себе королем. Возможно, именно за счет этого и остается от Польши в исторической перспективе ощущение как от государства-подростка, пытавшегося, но так и не доросшего ни до империи, ни до республики.

Не лучшим образом, конечно, на истории польской нации сказались и насильственные разделы страны, в результате которой Польша на 123 года с конца 18 века по начало 20-го и вовсе утратила свою государственность. В результате, борьба "за" превратилась в постоянную борьбу "против".

Может, именно отсюда и вечный поиск внешних противников? Куда ни кинь, везде враги. Немцы - преступники, русские - оккупанты, французы - обманщики. Главные польские национальные герои - всегда борцы за независимость, освободители: Тадеуш Костюшко, Ян Килинский, Юзеф Пилсудский, Владислав Сикорский. До этого статуса в глазах народа по нынешним временам дорос даже по мне так сомнительный генерал Андерс. Они, конечно, все очень великие и большие молодцы, но рядовые поляки, похоже, в своих отношениях со страной еще не вполне определились. Оно и понятно. Возможно и вполне достойно любить страну, главное геополитическое достижение которой состоит в том, что она "ешче не сгинела", возможно даже в нее верить и гордиться ею, но чувствовать себя под ее защитой трудно.

Очень понравились вроцлавские гномы. По всему городу, иногда в совершенно неожиданных местах, расположились крошечные фигурки человечков, занятых самыми различными делами. Кто-то читает, кто-то играет на скрипке, кто-то просто отдыхает, прислонившись к вентиляционному люку. Есть даже целующаяся парочка.

История этого явления такова. Самый первый гном появился на мостовой Вроцлава по инициативе движения "Оранжевая альтернатива" в качестве протеста против введения в Польше военного положения в 1980-х. Примечательно, что ни путеводитель, ни туристическая справочная не смогли нам внятно пояснить, почему именно гномы стали символом борьбы против существовавшего режима, видимо, отнеся эту историю к делам давно минувших дней. Пришлось обратиться к Википедии. Она сообщила, что активисты движения против коммунистов украшали стены домов изображениями гномов и раздавали листовки, в которых призывали людей придти в назначенный день на центральную площадь в костюме гнома или хотя бы в оранжевом колпаке. Мероприятие проходило мирно и под общее веселье, а апофеоз дня был достигнут после того, как милиция сначала отдала приказ разойтись, а затем дала команду арестовывать гномов. На нее откликнулись не только стражи порядка, но и "гномы" заблаговременно вступившие в добровольный резерв гражданской милиции. Они тут же нацепили повязки "дружинников" и принялись хватать друг друга и волочь к милицейским машинам, громко возмущаясь нехваткой посадочных площадей, которые они требовали увеличить. Успех акции обеспечила абсурдность. По словам ее вдохновителя Вальдемара Фридриха: "ты не можешь серьезно относиться к полицейскому офицеру, который во время допроса спрашивает: "Почему вы приняли участие в незаконном митинге гномов?". Симпатичная такая история оказалась. Всяко лучше, чем под танки кидаться, а тем более, чем танки вводить. И гномы ужасно симпатичные. Сейчас они уже стали полноправными символами города. Кстати, по-польски гном будет "краснолюдик". Здорово!

Блуждая по Вроцлаву, забрели и в университетскую церковь. Несмотря на мою устойчивую нелюбовь к барокко, церковь мне неожиданно очень понравилось. Все там было какое-то теплое, домашнее, пышное, как сдобная плюшка, совсем не похожее, например, на холодное и роскошное иезуитское великолепие итальянских храмов.

Вместе с нами в церковь зашли парень и девушка, одетые, как металлисты. Черная кожа, цепи, шипы, пирсинг и тому подобное. Они шли по улице обнявшись параллельным с нами курсом, а за ними, как приклеенные, шли две совершенно дворового вида собаки, побольше и поменьше. Когда ребята неожиданно завернули в церковь, собаки так и остались стоять у входа, деликатно засунув морды внутрь ровно настолько, чтобы можно было следить взглядом за хозяевами, и сосредоточенно вглядываясь в полумрак, водили ими совершенно синхронно. Сделав полный круг по церкви и, не сбавляя шага и, не размыкая объятий, преклонив колено перед алтарем, мальчик и девочка вышли, и собаки, немедленно пристроившись на свое привычное место, в ногу потрусили за ними. Рассказываю эту историю не для того, чтобы ее как-то прокомментировать или оценить, а для того просто, чтобы сохранить в собственных воспоминаниях ее фактуру, цвет и вкус. Чтобы повесить ее на стену как картину в рамочке.

Покупка сувениров, которые приятно было бы подарить друзьям в память о поездке, уже давно превратилась в колоссальную проблему. И это касается не только Польши. Хорошо еще если едешь, например, во Вьетнам какой-нибудь, откуда что ни привези, все будет непонятного назначения, а значит подойдет под категорию "оригинальный подарок". А Европа вся одного формата. Блуждая вдоль сувенирных киосков и мрачно разглядывая грубовато сделанные статуэтки Варшавской сирены с выпученными глазами, штампованные чашечки и ложечки с гербом Польши, и магниты для холодильника с Марьяцким костелом, напоминающим скорее двуглавую Пизанскую башню, я подумала вот о чем. А не является ли все это изобилие ползучей экспансией какого-то могущественного международного синдиката халтурщиков, стремящегося таким образом засорить ноосферу и получить таким образом власть над миром? Я бы не удивилась, если бы это было так.

Интересные иногда вещи с нами происходят. В зависимости от того, с чем раньше доводится столкнуться, с оригиналом или копией; с источником вдохновения или его продуктом, сознание меняет приоритеты и хронологию практически необратимо. Грубо говоря, если на протяжении долгих лет разглядывать картину Шишкина "Утро в сосновом бору" только на конфетной обертке, то, обнаруживая ее в Третьяковке, испытываешь внутренний дискомфорт от того, что она почему-то великовата. Такая вот обратная перспектива восприятия.

У меня подобная, только несколько более интеллигентная, история приключилась с Краковом. Я была там впервые, а ехала как будто на встречу с городом, в котором я прожила большой и важный кусок своей жизни. Городом, который, когда я была еще совсем молода, придумал лично для меня волшебник Окуджава. Городом любви. "Мы связаны, Агнешка, давно одной судьбою. В прощеньи и прощанье, и в смехе и в слезах". Городом надежды. "Когда трубач над Краковом возносится с трубою, хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах". Городом веры. "Над Краковом убитый трубач трубит бессменно. Любовь его бессмертна, сигнал тревоги чист".

По легенде, трубач защитил город от нашествия врагов, вовремя успев подать спящим жителям сигнал тревоги. Стрела противника пробила ему горло, оборвав мелодию посередине, но главное он сделать сумел. Горожане проснулись и отбили штурм. В память о подвиге безымянного трубача с башни Марьяцкого костела каждый час раздаются звуки трубы, которые неожиданно обрываются на одной и той же ноте. "Мы школьники, Агнешка, и скора перемена. И чья-то радиола наигрывает твист".

В Кракове ходили на блошиный рынок. С целями исключительно познавательными. В тех случаях, когда рынок подобного рода менее похож на барахолку, куда приносят личные вещи в надежде поменять их на условный кусок хлеба, а более на клуб по интересам, где собираются люди, трепетно относящиеся ко всевозможному старью, его посещение может доставить реальное удовольствие.

Не всем, конечно. В первую очередь тем, кто склонен к этнографии. Потому как явно не всякий способен найти причины восхищаться, скажем, распылителем жидкости против домашних насекомых, похожим на старый велосипедный насос, к которому прикручена ржавая консервная банка, этаким прадедушкой современных аэрозольных баллончиков. Или, опять-таки, не каждому интересны истрепанные сборники комиксов 1930-х годов на непонятном языке. Интересоваться или не интересоваться подобной ерундой не хорошо и не плохо, но факт же, что многие интересуются, а теорию о том, что спрос рождает предложение, в отличие от многих других экономических теорий, пока никто не отменял.

Испачкаться чужой энергетикой не страшно. Знаю, что многие не ходят на подобные рынки именно из чувства брезгливости, из нежелания брать в руки вещи, которыми уже кто-то пользовался. Уважаю их право так чувствовать, но я иначе к этому отношусь. Все эти чашки с отбитыми ручками, вазочки, серебряные ложечки, треснувшие пенсне, колечки, шкатулки и изъеденные жучком комоды, и даже фотографии - это не чужая жизнь, это жизнь вообще. Причем жизнь настоящая, со вкусом и запахом, мимо которой мы пробегаем в суматохе. Надо просто уважать ее, не считать мусором, и она в благодарность раскроется тебе своими самыми неожиданными сторонами. В общем, я получила от блошиного рынка огромное наслаждение.

А самую восхитительную сцену удалось увидеть практически на выходе. Посреди бурлящей толпы стояло два старика. Оба очень аккуратненькие, чисто одетые, и вполне благополучного вида, разве что, повторим, сильно немолодые. Один чуть больше похож на славянина, а другой чуть больше на еврея; один вел себя скорее как продавец, а другой скорее как покупатель, но в обоих случаях различия эти не были столь кардинальными, чтобы определить однозначно. Между ними, на заботливо расстеленной на земле тряпочке лежал футляр со старой скрипкой. Попеременно, очень бережно, сосредоточенно и неспешно, брали они эту скрипку и наигрывали друг другу разные более или менее известные мелодии. От Полонеза Огинского до Хава-Нагилы. И настолько они были погружены в себя и в свою музыку, что создавалось ощущение, будто вокруг них образовывается некая воронка времени, и они в самом ее центре, а все остальное тлен и суета сует. Я долго стояла рядом с ними и, даже не то чтобы смотрела, а просто-таки впитывала всей кожей. Вот попросят меня когда-нибудь в старости внуки рассказать, что в жизни довелось увидеть самого-самого удивительного, надо же быть готовой к таким вопросам. Я составляю топ-лист. Краковская скрипка внесена.

Еврейская тема в Польше - это трагическая нота в исторической симфонии страны, предмет для особых наблюдений и размышлений. Будучи еврейкой, я их себе позволила.

Перед Второй мировой войной в Польше проживало порядка трех миллионов трехсот тысяч евреев. До окончания войны дожило около двухсот пятидесяти тысяч, причем многие из них так и не вернулись в Польшу. Вот, например, Казимеж, район старого Кракова, где раньше селились евреи. Производит сейчас впечатление места достаточно депрессивного. Может быть, дело в том, что мы забрели туда в разгар летнего дня, когда все прячутся по домам от удушающей жары, а в другое время там вовсю кипит жизнь, но что-то мне подсказывает, что это не совсем так. Вокруг - не сказать чтобы прямо совсем разруха, но - какое-то уныние. Даже выставка в музее еврейской истории, в который мы зашли, называлась "Жизнь в руинах".

Не знаю наверняка, как правильно было бы поступить, но иногда мне кажется, что, может, лучше было бы и оставить этот район вовсе пустым, не заселять заново, после гибели общины. Как напоминание о той жизни, которая была, и которой не будет больше. Такой проект существовал, не только мне приходило это в голову. Возможно, он не был реализован, в частности, потому, что и немцы-то пощадили еврейский район Кракова, в отличие от Варшавы, только по причине того, что собирались устроить тут "Музей исчезнувшей нации". Вот люди и решили жить вопреки всему. И это, конечно правильно, но, все равно, почему на кладбище? Жизнь продолжается, но это уже новая жизнь. Впрочем, у меня нет морального права судить.

Вечером, правда, Казимеж немного оживает. Рестораны заполняются и, не забронировав столик предварительно, можно его и не найти. Играет кляйзмерская музыка, сама по себе не располагающая к грусти, и все постепенно становится веселее. Но вот люди-то, они все равно не те и не оттуда. То, что мы видим, это не более чем реконструкция, декорация, бутафория.

С бывшим Варшавским гетто все обстоит еще хуже, чем с Казимежем. Этот район города был выжжен дотла и превращен в развалины. Новая застройка совсем безликая, в лучших традициях советских спальных районов. Материальное напоминание о трагедии 1940-х - это мемориальная дорога скорби, отмеченная гранитными знаками. Она ведет через весь район от Умшлагплац, откуда людей составами вывозили в лагерь уничтожения Треблинка, до памятника героям гетто. И снова я не знаю, правильно ли то, как все тут устроено. По дороге скорби гуляют люди с собаками, и они резвятся на газончиках, разбитых вокруг памятных столбов и задирают рядом с ними лапы, а в сквере перед памятником на лавочках обнимаются влюбленные пары. А где, с другой стороны, им еще обниматься, если это единственный сквер на весь район? Мне кажется, ничто так не усугубляет трагедию, как если она становится обыденностью. Невозможно жить на разрыве аорты 24 часа в сутки, и мы начинаем подсознательно защищаться, отстраняясь. Хотела бы я поговорить с людьми, которые, например, живут в домах, чьи окна выходят на памятник героям восстания в гетто, чтобы понять, что они чувствуют и чувствуют ли вообще что-нибудь, когда смотрят из этих окон на улицу. А вот жить бы там я совсем не хотела.

Про Освенцим говорить трудно. Несмотря на легкий туристический жанр нашего путешествия, мысли туда не заезжать даже не возникало. Это одно из тех мест, от посещения которых нельзя получить ни удовольствия, ни удовлетворения, но пропустить которые никак невозможно.

Какие впечатления? Наверное, так и вовсе ставить вопрос неуместно. Сюда люди едут не с познавательными целями, не для того, чтобы получить какие-то впечатления, а для того, чтобы напомнить самим себе о чем-то важном.

Мне кажется, очень правильно, что есть такое место памяти, и правильно, что экспозиция музея максимально лапидарна. Искушение интерпретировать и оценивать факты тут надо выжигать в себе каленым железом. Потому что главное тут ни в какой дополнительной оценке не нуждается. А если вдаваться в детали, то есть риск впасть в политическую конъюнктуру. Вот мне, например, как историку, было непонятно, причем тут к трагедии Аушвица выставка, рассказывающая о депортации поляков в Сибирь?

Нет, мне не нужно никаких рассказов. Я и на экскурсию сознательно не пошла, сама везде ходила и смотрела. Если по каким-то отдельным вопросам потом точная информация понадобится, ее всегда можно и в литературе найти. А сюда надо ехать, чтобы просто своими глазами увидеть уходящие за горизонт ряды бараков, груды отобранных у идущих на смерть людей очков и зубных щеток, тысячи и тысячи фотопортретов мужчин, женщин, стариков и детей в полосатых одеждах и развалины крематориев, в которых сгорели их чувства, мечты и жизни.

Соляные шахты в Величке, которые мы ставили в свой туристический график как рядовую достопримечательность, в результате качественно превзошли все наши ожидания, оказавшись практически порталом в другое измерение. Мне, склонной к клаустрофобии, всегда было страшновато спускаться под землю, но в случае с Величкой если уж где и давило на психику замкнутое пространство, то только в лифте. На глубине же нам открылись просторы необыкновенные и неожиданные. Помнится, в мифологии не одного народа вселенная представлена этаким слоеным пирогом, состоящим из мира богов, мира людей и мира подземного. Так вот не знаю, как насчет богов, а в том, что подземный мир существует, у меня теперь нет никаких сомнений.

Почему-то всегда казалось, что, пробивая земную кору в попытках добраться до лежащих в глубине как драгоценный клад природных богатств, люди совершают исключительно вертикальное бурение. То, что можно двигаться под землей и по горизонтали, оказалось таким же откровением, как если бы выяснилось, что человек может запросто летать без крыльев. А, между прочим, нарыли люди в Величке ни много, ни мало 250 километров ходов-переходов. Или не нарыли, а просто открыли, случайно вторгнувшись, провалившись в нижний мир?

Туристам, правда, позволяют увидеть не более трех процентов путей, но и этого хватает за глаза. Потребность в чуде полностью удовлетворяет часовня святой Кинги, легендарной царицы, при которой и были открыты соляные месторождения. Целиком вырубленная из каменной соли, она представляет из себя залу, по объему сопоставимую с Нотр Дам де Пари. Стены богато изукрашены барельефами и скульптурами все из той же соли, мягко подсвеченными, и благодаря этому, придающими атмосфере еще большую таинственность. Удивительное место. Абсолютная благодать и никакой духовности. Христианская часовня, не имеющая к христианству никакого касательства. Тут все дышит язычеством. Не диким злым язычеством идолопоклонников, а добрым волшебным язычеством детских сказок.

В коллекцию. Среди обязательных для практически любого более или менее крупного польского города памятников Костюшко и Мицкевичу затесалась парочка памятников куда более неожиданных и оригинальных. Даже и не людям вовсе. Скажем, вот, имеется памятник убойному скоту. Несмотря на жутковатое название, вполне симпатичные хрюшки, буренки и прочие гусыни пасутся прямо посреди мощеной булыжником пешеходной улочки. И уж совсем смешной памятник большой полосатой сумке челночника. Весьма остроумно.

В другую коллекцию. Продолжаю ходить по необычным музеям. В этот раз повезло заехать в музей хлеба. Несколько сот артефактов, рассказывающих о многовековой истории того, как люди растили и пекли хлеб, и все можно потрогать, и даже самому можно испечь и съесть свой собственный хлеб. Исключительно!

Как показывает практика, отдельно взятому энтузиасту вполне по силам на пустом месте сделать музей, который потом будет интересен многим тысячам человек. Они есть везде, эти бойцы невидимого фронта, собирающие зубочистки, колокольчики или спичечные коробки, организующие музеи кассовых аппаратов или зубных протезов. И восхищает даже не столько сам предмет их увлечения, потому что наш к нему интерес никогда не будет сравним с интересом самих собирателей, сколько вдохновение, дающее им силы с кропотливостью археолога, очищающего кисточкой от песка драгоценную реликвию, раскрывать нам все новые и новые грани нашей собственной жизни.

В музее хлеба нам особенно повезло, потому что мы попали туда одновременно с детской экскурсией, которую вел, суда по всему, как раз создатель и хранитель музея. Прослушали, надо сказать, открыв рот, от начала до конца, и, несмотря на незнание польского языка, ушли с ощущением, что совершенно все поняли.

В Ченстохову, а точнее в Ясногорский монастырь, где хранится чудотворная икона Богоматери, я заехать хотела, хотя, признаться честно, меня гораздо в больше степени, нежели сама икона, интересовало, как там организовано паломничество. Мне всегда казалось, что вера это дело очень интимное, личное, и как не потерять это личное в такой толпе, мне было непонятно.

Увиденное, в принципе, можно описать одним словом. Синдикат. Народу действительно тьма, несмотря даже на непраздничный день. В бытовом плане все устроено наилучшим образом, как на хорошо организованных народных гуляниях: прохладительные напитки, фаст-фуд, биотуалеты, огороженные парковки, многочисленные сувенирные киоски и так далее и тому подобное.

Внутри храма все тоже очень аккуратненько. Подношения Богоматери в виде серебряных и золотых сердечек и цепочек, костыли излечившихся, бусы и кресты развешаны по стенам, видимо, под присмотром опытного дизайнера. Например, коралловые ожерелья гроздьями висят на северной стене часовни, а янтарные на южной. Чтоб красиво было. Поток паломников, стремящихся подойти поближе к иконе, регулирует разводящий в церковном облачении и только что ни с полосатой палочкой в руке. Как только к иконе допускается очередная группа, слаженно вступает хор, а неоновая надпись No flash по обе стороны от иконы, запрещающая фотографировать ее со вспышкой, начинает мигать как светомузыка. Короче, мне, как человеку, неуютно себя чувствующему в толпе любого рода, и в этой толпе тоже было весьма неуютно. Единственное место в соборе, где я смогла немного отдышаться, это был небольшой придел, в котором висел портрет человека в полосатой концлагерной одежде и с четками в руках. Как я поняла, это кто-то из иерархов польской церкви, погибший во время Второй мировой. Он хотя бы улыбался.

Даже и не знаю, в сущности, что меня так царапнуло. Люди же приходят поклониться Мадонне добровольно и совершенно искренне. Не запрещать же им. Не скрывать же и не запирать от них святую икону. Только почему у Девы Марии Ченстоховской такое грустное лицо? Я ни на одной иконе такого не видела. Может, ей тоже что-то во всем этом не нравится?

Выехав из Ченстоховы, километров через сто мы остановились размяться в какой-то деревушке, названия которой я не помню, и через которую мы просто проезжали мимо. Посреди деревни, как водится, стоял костел, окруженный садом. Было уже довольно поздно, никого кроме нас не было, и костел был закрыт, но по саду мы погуляли. В зарослях деревьев обнаружилась небольшая то ли беседка, то ли часовня, в нише которой находилось изображение Богоматери и букет полевых цветов. Обычное, наверняка не чудотворное изображение, возможно даже репродукция. Я посидела там немного, и меня отпустило.

Северная и южная Польша не похожи друг на друга. Ни в плане природы, ни в плане архитектуры. Водораздел проходит примерно на широте Варшавы. Юг больше напоминает российскую среднюю полосу, а север больше Прибалтику. На юге бушует барокко, а на севере обильно произрастает неоготика. Про людей ничего сказать не могу, но наверняка и с ними не все так просто. Голову даю на отсечение, что жители северной и южной частей страны рассказывают друг про друга анекдоты.

И вот что в связи с этим подумалось. Где бы я ни путешествовала, везде одна и та же картина. В Америке есть восточное и западное побережья, Великобритания поделена на целых четыре части, даже крошечная Бельгия развалилась на Фландрию и Валлонию. Интересно, насколько надо уменьшить страну, чтобы избежать ее членения и внутреннего противопоставления друг другу отдельных ее частей? Возможно ли его избежать в принципе? А главное, нужно ли к этому стремиться?

Для любителей оборонительной архитектуры в Мазурии раздолье, ибо там сохранилось изрядное количество средневековых замков. Целый букет, собранный вокруг занесенного в список мирового наследия ЮНЕСКО и, заодно, во все имеющиеся в наличии путеводители по Польше, Мальборка, бывшей резиденции Тевтонского ордена.

Все замки в разной степени руинированности. На фотографиях Мальборка, сделанных сразу после окончания Второй мировой войны, видно, что он разрушен более чем на треть, а сейчас опять как новенький, и только если внимательно приглядеться к кладке, то можно заметить неоднородность кирпича. Иные замки, напротив, лежат в живописных развалинах, которые никто восстанавливать не собирается, и перед ними разве что заботливо вешают табличку, рассказывающую туристам о том, что это не просто кучи камня, а вовсе даже остатки старинных укреплений. Вот интересно: почему, если замок разрушен в течение последнего столетия, его стремятся обязательно реставрировать и сделать даже лучше, чем он был, а если, например, он пострадал во время городского восстания в шестнадцатом веке, и с тех пор не восстанавливался, то это уже исторические развалины, которые ценны такими, какие они есть? И что вообще такое "как было на самом деле"? На самом деле было всё. И, когда замки строились, они на самом деле были новые, а если бы так и стояли нетронутыми войнами и бунтами все это время безо всяких реставраций, то сейчас были бы на самом деле старыми, а не такими "с иголочки", какими их для нас делают умные руки современных мастеров. Просто история, она непрерывна. Вот мы живем сейчас, а это тоже история.