Александр Пученков: "Даешь Варшаву", или "Чудо на Висле": О советско-польской войне 1920 года
Продолжение статьи Белая Россия и окраины Империи: Деникин и Пилсудский в 1919 году
* * *
В 1920 году опьяненная успехами Польша сыграла огромную роль в продолжающейся русской гражданской войне. Речь идет о советско-польской войне 1920 года, инициатором которой выступила именно Польша, а большевики, по словам Л. Д. Троцкого, "всеми силами хотели избежать этой войны". В. И. Ленин, в свою очередь, говорил о том, что войну навязали Советской России "польские помещики и капиталисты под давлением и натиском капиталистических стран Западной Европы, и не одной только Западной Европы...". С легкой руки И. В. Сталина советско-польская война стала рассматриваться как очередной поход Антанты на Советскую Россию, третий по счету.
Война эта была, по утверждению современного польского историка С. Ячинского, - "первая крупная за почти 250 лет победа польского оружия. Это победа, которая повлияла на дальнейшую судьбу Польши и Европы". В своих воспоминаниях Пилсудский писал о том, что "исход борьбы решил одновременно на известное время и судьбы миллионов человеческих существ, которые были тогда представлены сражающимися на этом огромном пространстве армиями и их командующими...". Война эта, по словам Ю. Пилсудского, "непосредственно встряхнула судьбы двух государств, насчитывающих вместе 150 миллионов населения. Хочу только сказать, что эта война или драка едва не встряхнула судьбы всего цивилизованного мира и что ее кризис был кризисом миллионов и миллионов людских существ, а дело победы на долгое, дай Бог, время создало уже исторические основы для обоих воюющих государств. Итак, пусть будет драка, если нельзя подыскать для нее ни методов, ни доктрин".
Предвосхищая вторжение поляков, талантливый большевистский публицист
По словам главного оппонента Пилсудского в советско-польской войне, будущего маршала Советского Союза М. Н. Тухачевского, "выступление Польши застало нас в сравнительно благоприятной для нас обстановке. Если бы только Польское правительство сумело сговориться с Деникиным еще до его разгрома, если бы оно не боялось империалистического лозунга "Единая, неделимая великая Россия", то наступление Деникина на Москву, поддержанное польским наступлением с запада, могло бы для нас кончиться гораздо хуже, и трудно даже предугадать конечные результаты. Но сложное сочетание капиталистических и национальных интересов не допустило этой коалиции, и Красной армии пришлось встретиться с ее врагами последовательно, чем значительно облегчилась ее задача. В общем, к весне 1920 года мы имели возможность почти все наши вооруженные силы перебросить на западный фронт и вступить в жестокую борьбу с армиями белополяков".
Итак, вторжение поляков в Советскую Россию все же состоялось. Наступление Пилсудского развивалось стремительно, что вызывало серьезнейшую обеспокоенность большевистского руководства. Советские лидеры начали настоящую пропагандистскую кампанию против Польши. Особенность большевистской агитации по этому вопросу проявилась в том, что в качестве врага выставлялась польская буржуазия, в то время как рядовые представители польского народа изображались жертвами агрессивных устремлений политиканов-авантюристов. В частности, Радек писал, что "Пилсудский, главарь польских социал-патриотов, сорвал с лица своего маску миротворца и принуждает польскую бедноту и польских рабочих воевать против Советской России, идти против украинских крестьян и рабочих, он объявил войну не только Советской России, он объявил войну польскому рабочему классу. Исход этой войны решится не только под Березиной, Двиной и Вислой, но и на улицах Варшавы, Лодзи и Домброва". По словам Радека, "уничтожив польских панов, Советская Россия отдает в руки польских рабочих решение вопроса о том, в каких они захотят жить отношениях с Советской Россией. Идя в бой против польских помещиков, советская Россия не имеет никакой другой программы, кроме уничтожения паразитов, которые, не довольствуясь эксплуатацией польских рабочих, подняла руку против Советской России. Когда Советская Россия справится с этими авантюристами контрреволюции, между польским и русским народом не будет никаких спорных территориальных или экономических вопросов, для них будут существовать только вопросы о том, как можно наиболее целесообразно начать общими силами строить новую жизнь во благо польского и русского рабочего класса". Известный большевик Г. Сокольников говорил об ошибке в расчетах Пилсудского, и пророчил "катастрофу авантюристического похода" маршала, которая приведет к тому, что придет "час торжества польских рабочих и крестьян", а красное знамя коммунистической революции будет реять над Варшавой. Сокольников сформулировал и программный тезис: война с Польшей представляет собой начало "внешнего этапа гражданской войны", классовой по своей сути, являющейся закономерным следствием победы революции во внутренней гражданской войне.
Вступление поляков в Киев ознаменовалось бесчинствами и грабежами мирного населения, вызвавшими повсеместное возмущение и спровоцировавшими антипольские настроения. Лидер московских коммунистов Л. Б. Каменев писал в те дни, припомнив даже известные стихи Пушкина: "Гибнущая панская Польша в Киеве подписала себе ужасный приговор. Она уходит в историю, клейменная именами грабителя, мародера и палача женщин и детей. В Киеве она предсказала свой собственный путь... Пусть знает вожак грабителей и палачей Польши пан Пилсудский, что к нему русские и польские коммунисты применят жестокие и обрекающие слова:
Самовластительный злодей, тебя,
Твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей,
Я с злобной радостью увижу".
Лидер петроградских коммунистов Г. Зиновьев, в свою очередь, утверждал, что клич "Смерть польским панам и Петлюре!" скоро будет услышан "на берегах Сены и на берегах Темзы".
Наступление поляков обусловило и известное воззвание "Ко всем бывшим офицерам, где бы они не находились", подписанное популярными генералами А. А. Брусиловым, А. М. Зайончковским, А. А. Поливановым. Отнюдь не симпатизировавший большевикам, Брусилов не мог понять того, как "русские белые генералы ведут свои войска заодно с поляками... Я думал, что пока большевики стерегут наши бывшие границы, пока Красная Армия не пускает в бывшую Россию поляков, мне с ними по пути". На белом Юге Брусилова не поняли, думая, что престарелый генерал "куплен большевиками". Развитием обращения Брусилова стал декрет СНК от 2 июня 1920 года "Об освобождении от ответственности всех белогвардейских офицеров, которые помогут в войне с Польшей и Врангелем". В нем указывалось, что "все те бывшие офицеры, которые в той или другой форме окажут содействие скорейшей ликвидации остающихся еще в Крыму, на Кавказе и в Сибири белогвардейских отрядов и тем облегчат и ускорят победу рабоче-крестьянской России над шляхетской Польшей, будут освобождены от ответственности за те деяния, которые они совершили в составе белогвардейских армий".
После взятия Киева, по словам Троцкого, "страна встряхнулась". Началась волна успехов Красной армии, которая сумела вернуть Киев. Однако, как вспоминал Троцкий, "вместе с первыми крупными успехами, обнаружилась переоценка открывающихся перед нами [большевиками - Авт.] возможностей. Стало складываться и крепчать настроение в пользу того, чтоб войну, которая началась как оборонительная, превратить в наступательную революционную войну". Так, например, Л. Б. Каменев призывал в те дни к войне до победного конца, утверждая, что "теперь действительно настал такой час, что или мы всех своих врагов возьмем за горло и пригнем к земле, или мы сдадим, и тогда они получат возможность в течение нескольких месяцев издеваться над нами и пытаться возбудить какое-нибудь новое движение каких-нибудь новых Колчаков и Деникиных... ни на минуту не ослаблять внимания. Будем помнить, что на польском фронте решается все международное положение... будем идти вперед и иметь своим лозунгом: "Коленом на грудь польскому панству и да здравствует мировая социалистическая революция". Вторил Каменеву нарком по иностранным делам Советской России Г. В. Чичерин, заявивший о том, что вся Центральная Европа "стоит накануне новых крупных событий", внешняя политика Советской республики "все более сливается с мировой борьбою между революцией и старым миром".
Наступление большевиков развивалось, казалось, неудержимо, что вызвало в Европе состояние, близкое к панике. По словам У. Черчилля, "из неизвестного будущего, казалось, двигались бесчисленные новые опасности... Всякая военная интервенция была невозможна. Ничего не оставалось, кроме слов и бессильных жестов... Казалось, что Польша освободилась от своей полуторавековой неволи у трех военных империй только для того, чтобы оказаться под ярмом коммунизма". По признанию польских историков, в тот момент существование молодого государства было поставлено под угрозу. Однако падения Варшавы не произошло: рискованно задуманная Варшавская операция, "всецело построенная на непрерывном натиске", не удалась, в том числе и из-за изнуренности войск. РККА была разгромлена и отброшена далеко от Варшавы, Ленин не стесняясь говорил о "громадном поражении" Красной армии, а в среде красноармейцев заговорили о том, что "не видно конца войны".
В советском руководстве, в первую очередь, переоценили революционность польских рабочих. Если верить Троцкому, истово верил в подготовленность польского пролетариата к революции извне В. И. Ленин. Не склонный признавать собственные заблуждения, Троцкий, видимо, лишь задним числом пытался показать свой скепсис, на деле же, представляется, и он считал необходимым довести красные войска до Варшавы. В приказе по войскам председателя РВС от 14 августа 1920 г. звучал призыв: "Сейчас, как и в первый день войны, мы хотим мира. Но именно для этого нам необходимо отучить правительство польских банкротов играть с нами в прятки. Красные войска, вперед! Герои, на Варшаву! Да здравствует победа! Да здравствует независимая и братская Польша!".
Со стороны большевиков велась агитационная кампания, направленная на то, чтобы укрепить поляков в мысли о том, что их освобождают от панского засилья. Агитаторы стремились показать, что рядовой поляк - не враг Красной армии, которая борется лишь с классово чуждыми большевикам элементами и несет полякам социальную справедливость. Ярко это настроение выражено в частушке известного советского поэта
Ой ты, яблочко,
Куда катишься?
Вражий пан, за грехи
Ты расплатишься!...
Дали взбучку мы вам
Не напрасную,
Стройте ж, братцы, скорей
Польшу Красную!"
И в другой своей частушке:
"Братья наши, польские крестьяне!
Мы даем вам клятву заранее:
Как только вы панскому племени
Дадите дубиною крепкой по темени.
Известите нас братски об этом,
Мы ответим вам братским приветом!
Мы поможем вам всем, что вы только ни спросите,
Когда с шеи вы сволочь шляхетскую сбросите,
Злую панскую сволочь, которой
Вы так долго служили опорой.
И панов поддержавши в их подлой борьбе,
Тем готовили гибель и нам, и себе!"
Еще раньше в красноармейской среде возник стихийный лозунг "Даешь Варшаву"!, уже сами бойцы желали "наказать поляков за их дерзость", ходили слухи, что в Польше вот-вот начнется революция. "Известинец" Ю. Стеклов писал в своей газете, что панская Польша вот-вот погибнет, её не "спасти ни силой, ни хитростью. История уже произнесла свой приговор". Даже сдержанный в оценках военачальник Б. М. Шапошников утверждал, что "внутреннее состояние самой Польши также обрисовывалось как готовое обратиться в революцию, особенно со взятием Варшавы".
Комдив В. Путна признавал, что в оценке внутренней готовности Польши к революции был допущен "политический просчет". Большевики, по словам Путны, "несколько недооценили степень национального шовинизма, захватившего широкие слои городского и деревенского населения Польши после возрождения ее в самостоятельное государство".
Действительно, вторжение Красной армии в Польшу встретило массовый патриотический подъем у поляков. Велась активная пропагандистская работа, польская пресса, разжигая ненависть к противнику, в красках описывала якобы допускавшиеся Красной армией зверства в отношении пленных и мирного населения на занятых территориях. Афишные тумбы и стены домов были заклеены плакатами с призывами "Бей большевиков!" с красочными, почти лубочными изображениями прекрасных, мужественных поляков и диких азиатских варваров. Понятие "большевик", по словам Пилсудского, "получило у нас [поляков. - Авт.] оттенок пренебрежения и оскорбительности".
Советская Россия вступила в войну под классовыми знаменами, а Польша - под национальными. Как следствие, обе стороны - красные и поляки - разыгрывали свою козырную карту; если для большевиков таковой была борьба с эксплуататорскими классами - панами; для поляков - русофобия и антисемитизм. Пропаганда красных изображала войну как борьбу с "польскими панами", которых изображали со злобным выражением лица, огромным пузом, конфедераткой на голове, в жупане, с оружием в руках и огромными усами. В свою очередь, польская пропаганда высмеивала азиатские черты лица Ленина, вновь раскручивала идею о большевизме как порождении германизма, чуждом русскому народу. Значительное место в польской пропаганде занимала также тема антисемитизма, активно эксплуатировалась тема "жидокоммуны". Троцкий в беседе с представителем советской печати уверенно заявил о том, что со стороны Антанты "польская война является лишь новой попыткой, эпизодом в империалистической борьбе с Советской Россией. И если эта попытка сорвется, мировые заправилы перешагнут через политический труп Пилсудского, как они перешагнули через физический труп Колчака, и перейдут к новым приемам и новым орудиям. Со стороны же самой Польши война имеет ярко бонапартистский характер, хотя это - бонапартизм третьего сорта, карикатурный, слабосильный, беллетристический, сочетающий романтику с мелким плутовством - словом... Пилсудский".
18 августа 1920 г. Пилсудский как Начальник государства обратился к населению с "гуманным" призывом не дать уйти с польской земли ни одному оставшемуся в окружении красноармейцу. Накануне решающего сражения за Варшаву один из правых публицистов написал, что Польшу при таком главнокомандующем, как Пилсудский, подвергавшегося в те дни ожесточенной критике внутри страны, может спасти только Провидение и чудо. Этим определением правые широко пользовались после успешного завершения операции, поскольку оно позволяло не связывать победу с именем
Военное поражение Красной Армии вызвало в Советской России желание объяснить его. Одно из наиболее распространенных объяснений было связано с существованием врангелевского фронта, или "крымской занозы", как именовали ее в советской печати. Ленин говорил: "Польская война была войной на два фронта, с угрозой Врангеля, войной, которую нельзя было назвать окраинной, потому что линия Пилсудского проходила не в очень далеком расстоянии от Москвы". Вследствие самого факта существования Русской армии "черного барона", Юго-Западный фронт, по словам известного военного теоретика А. Свечина, был поставлен в условия "погони сразу за двумя зайцами". По утверждению Свечина, "Польша в 1920 г. являлась более серьезным противником, чем Врангель. С точки зрения сокрушения, правильным являлось направление важнейших усилий против Варшавы. Действительно с советизацией Польши, с расширением революции в европейском масштабе не растаял бы Врангель сам собой, без всяких усилий со стороны Красной армии? Решительный пункт - Варшава - определил бы и судьбы Крыма. И все это рассуждение оказывается совершенно неверным, если условий для сокрушения не было, и решительный пункт являлся призраком. Покончить с Крымом, покончить даже с важнейшими очагами бандитизма и, имея спокойные сообщения, выступать с наступлением крупного европейского масштаба. Стратегия не может рассматривать польскую войну изолированно. В конечном счете Варшавскую операцию выиграл не Пилсудский, а Врангель; возможность Люблинского удара поляков создалась на почве раздвоения внимания Южного фронта, откуда и преследование последним в Польше скорее местных целей, чем энергичное наступление к Висле. Крым и Варшава были поставлены, как цели операций, в обратном порядке против должного, что привело к неприятным последствиям". Б. М. Шапошников также признавал, что врангелевский фронт "был для нас важен и в политическом, и в стратегическом отношении. Нам думается, что его значение даже превалировало над бело-польским фронтом". В свою очередь, А. И. Егоров выступал против преувеличенной оценки значения врангелевского фронта, утверждая, что П. Н. Врангель "ничего существенного не оттянул с польского фронта фронта - дальше разговоров и неосуществленных предположений дело не пошло. Значение Южного фронта заключалось в том, что он не позволял перебрасывать частей оттуда на польский фронт. Но это совсем другой вопрос. В провале же Варшавской операции как таковой Врангель непосредственно, конечно, не при чем". По мнению Егорова, "корни неудачи Варшавской операции лежат исключительно в методах управления Москвы и Минска".
Советские авторы писали о взаимодействии держав Антанты с Польшей, об их страхе перед Красной армией, наступление которой на Варшаву грозило "всей буржуазной Европе". По утверждению Сталина, "врангелевский фронт является продолжением польского фронта", много говорилось о "соглашении" между "панской Польшей" и Врангелем, однако, еще в советских работах 1920-х гг. подчеркивалось, что Врангель был "недостаточно уступчив в отношениях с Польшей", в то время как поляки не "очень доверяли заверениям генералов "свободной и демократической и в то же время "единой и неделимой России". По мнению советского автора Н. Ковалева, лишь давление Антанты вынудило Польшу на открытие переговоров с Врангелем, "под угрозой быть раздавленными Красной армией и Революцией". Однако, соглашение это "пришло слишком поздно для Врангеля и объединение контрреволюционных сил Врангеля и Польши не произошло", отчаянные попытки миссии генерала П. С. Махрова ускорить заключение фактического соглашения между Врангелем и Польшей не увенчались успехом.
Подписание предварительных условий мира между Советской Россией и Польшей сделало все усилия белой дипломатии по заключению договора с Пилсудским тщетными. По утверждению генерала Б. С. Пермикина, командующего 3-й Русской армии, формирующейся в Польше, "последний шанс возможности нашего союза с поляками был пропущен во время наступления большевиков на Варшаву". Действительно, после победы под Варшавой и крушения большевистских планов по овладению Варшавой, у поляков не было резонов видеть во Врангеле спасителя от уже несуществующей опасности поглощения Польши большевиками. Комментируя поведение поляков, Врангель написал в своих воспоминаниях: "Поляки в своем двуличии остались себе верны". Белый генерал Б. А. Штейфон, в свою очередь, с горечью написал о несостоявшемся соглашении Врангеля и поляков: "Нетрудно себе представить, что произошло бы, если бы эти внушительные силы продолжали бы свое движение... Впрочем, кто и когда, за редчайшим исключением, ценил русские самопожертвование и героизм?"
Пытался объяснить поражение своих войск и красный полководец Тухачевский. М. Н. Тухачевский не соглашался с утопичностью надежд на революцию в Польше, и объяснял неуспех своего похода только военными соображениями: "Расчет на революцию в Польше, как встречу нашего наступления, как следствие разгрома орудия принуждения в руках польской буржуазии, - имел под собой серьезные основания и если бы не наше поражение, он увенчался бы полным успехом... Нет никакого сомнения в том, что если бы на Висле мы одержали победу, то революция охватила бы огненным пламенем весь Европейский материк. Конечно, когда война проиграна, очень легко находить политические ошибки, политические промахи. Но только что обрисованная обстановка говорит сама за себя. Революция извне была возможна. Капиталистическая Европа была потрясена до основания и если бы не наши стратегические ошибки, не наш военный проигрыш, то, быть может, польская кампания явилась бы связующим звеном между революцией Октябрьской и революцией Западно-Европейской". Пилсудский, возражая Тухачевскому, говорил: "Оставляя в стороне вопрос о том, что думал г-н Тухачевский о нас, и задерживаясь исключительно на результатах его работы по высшему командованию, можно констатировать, что г-н Тухачевский ошибся, когда полагал, что найдет для себя в Польше во время войны продуктивную помощь. А так как эта иллюзия, несомненно, влияла на его способ командования и явилась специальным доводом и мотивом, которым он руководствовался, когда принял решение идти "за Вислу", то на основе беспристрастного анализа нужно признать, что в расчетах и калькуляциях сил своего государства и государства противной стороны он ошибался; ошибка же эта наказала и его и руководимые им войска". Пилсудский, не скрывая своих чувств по отношению к России, писал о том, что "в течение более ста лет, при помощи штыков, некогда низвергших Польшу, ее наделяли благами чуждых ей и поэтому столь часто горячо ненавидимой жизни. И вот, в 1918 году, в начале зимы, Польша начинала весенний период своей свободной жизни после вековой неволи. И хотя весна эта в нашей истории будет считаться кратковременной, хотя цветы, которым она одарила людей, не успели покрыть ярким покровом плесень и испарения вековой неволи, все же эта весна была достаточно сильной, чтобы вооружить подъемом достаточное количество людей, не желающих еще раз испробовать, что означает штык г-на Тухачевского, штык, который нес гибель нашей собственной жизни, давая взамен плохую или хорошую, - это было все равно, - но неволю с ее мучительными пытками. Как Начальник польского государства и главнокомандующий его вооруженными силами, я горжусь до сих пор, что был выразителем тех, кто провозглашал эту весну в Польше и собственной грудью защищал ее проявления. И вот, еще в 1918 году, независимо ни от кого, я поставил себе определенную цель войны с Советами. Я решил напрячь все усилия именно к тому, чтобы возможно дальше от мест, где зарождалась и выковывалась эта новая жизнь, пресечь все попытки и покушения еще раз навязать нам чуждую, устроенную не нами самими жизнь. В 1919 году я достиг осуществления этой задачи. Советские попытки были мною отброшены там далеко, что они уже не в состоянии были мутить и препятствовать нашей работе по устроению, будь то хорошей или плохой, - в обсуждение этого я не вхожу, - но собственной жизни [выделено нами. - Авт.]".
Отголоски советско-польской войны давали о себе знать еще долгие десятилетия - тут был и спор о замученных в польском плену советских военнопленных, и вопрос о границах, и многое-многое другое. Ни Советы, ни Польша не сумели победить в этой войне, заложив, как справедливо пишет петербургский историк С. Н. Полторак, "в почву своих отношений зерна будущей схватки: схватки несоизмеримо более жестокой". По утверждению Полторака, в "самих итогах этой войны для Польши была заложена основа трагедии 1939-1945 годов". Указывая на то, что в этой войне не было победителей, Полторак утверждает, что и на то, что "и для Польши, и для Советов эта война была ни что иное, как победоносное поражение!". И. В. Михутина полагает, что "ситуация взаимного недоверия, политической подозрительности, психологической неприязни получила трагическое разрешение в прологе второй мировой войны".
Вместе с тем, хотелось бы отметить, что в 1921 г. предсказать последствия советско-польской войны было крайне трудно. Результаты советско-польской войны и позднейшее заключение Рижского мирного договора 1921 г. как не странно устраивали в краткосрочной перспективе все заинтересованные стороны. Во-первых, это устраивало страны Антанты, в первую очередь Францию. Польша стала крупнейшим лимитрофом, созданным на обломках рухнувшей Российской Империи, отгородила вместе с Балтийскими государствами и Финляндией "цивилизованный" мир от большевистской угрозы с востока. Польша вместе с этими новообразованиями стала важнейшим звеном в борьбе с Советской Россией. Во-вторых, итоги этой войны устраивали и Советскую Россию, так как давали ей передышку в вооруженной борьбе с внешними силами "контрреволюции", чтобы перебросить их на подавление "контрреволюции" внутренней. Не секрет, что именно после окончания войны с поляками, красные перебросили силы и в кратчайшие сроки разгромили Русскую армию Врангеля, а затем эти же силы были брошены на подавление восстаний на Северном Кавказе, Тамбовщине и Западной Сибири. В случае продолжения войны с поляками при сохранении южнорусской контрреволюции и начавшейся волне повсеместных крестьянских мятежей Гражданская война затянулась бы. Красные хотя и не сумели решить все свои задачи в войне внешней, однако, победили в войне внутренней. Они должны невольно поблагодарить поляков и лично Ю.Пилсудского за этот "подарок". И, наконец, Польша получила больше всего преимуществ от итогов советско-польской войны. Польша получила юридическое признание со стороны восточного соседа, что на 2 десятилетия стабилизировало восточные границы польского государства. Польша юридически признавалась со стороны Советской России, что было также важно с точки зрения международного престижа, тем более Польша была в статусе победившей державы. Конечно, стабильность была зыбкой именно в советско-польских отношениях, хотя нестабильность именно в начале и первой половине 1920-х гг. была отличительной чертой развития почти всех центральных и восточно-европейских государств. Следует отметить, что польское руководство пошло по пути строительства собственной маленькой империи, повторяя в значительной мере опыт Речи Посполитой до ее краха в конце 18 в. Поляки стали вновь имперским народом, границы государства в значительной степени повторяли контуры прежнего государства с соответственным составом населения. Отличительной чертой послевоенной Польши было то, что у нее имелись пограничные конфликты со всеми соседними странами. Завязались узлы конфликтов, взорвавшие ситуацию почти через 2 десятилетия. Помимо советско-польских противоречий, существовал и германо-польский конфликт по поводу Восточной Пруссии, Данцига (Гданьска) и Силезии. Именно эти два конфликта похоронили Польское государство в 1939. Окрыленная успехом в войне с РСФСР, Польша пыталась и в дальнейшем играть на равных в большой европейской игре, и была уничтожена более сильными хищниками, не рассчитав свои силы и возможности.