Владимир Дегоев: К северу от Кавказского хребта: страсти вокруг "великих историй"
В переломные эпохи, когда, как и положено в такие времена, не все ладится, общество с особой страстностью допрашивает Историю. Люди хотят услышать от нее, что делать, по аналогии с тем, как действовали в тех или иных ситуациях их предшественники. В сегодняшней России немало профессионалов и любителей, специализирующихся на удовлетворении этого совершенно естественного интереса.
Каждый из них предлагает свое собственное прочтение Истории с соответствующим педагогическим сопровождением. Многие из этих версий напрямую связаны с радикальными мировоззренческими системами националистического, этнократического и - все чаще - экстремистского толка. Или с общей идеологической конъюнктурой, сложившейся к моменту изготовления печатного "продукта" и ставшей едва ли не единственным стимулом к его изданию.
Мифы - в массы!
Подобная мотивировка весьма характерна для российских и зарубежных авторов, занятых на производстве разножанровых изделий по истории Северного Кавказа. Скорость и частота их схода с печатного конвейера может соперничать разве что с сомнительным, подчас просто убогим качеством этой продукции. Тогда как на подготовку добротного научного исследования, в обычном профессионально-творческом режиме работы ответственного ученого, уходят многие годы кропотливого труда.
Все эти книжно-журнальные изделия "быстрого приготовления", да еще с массированными дословными заимствованиями из чужих текстов (просим прощения за чистоплюйский эвфемизм вместо более точного определения), предъявляются читательской аудитории как некие открытия, вызволяющие из небытия историческое прошлое северокавказских народов, которого они были лишены благодаря русской имперской и советской историографии.
Между тем, усилиями выдающихся представителей именно этих научных школ Северный Кавказ сегодня имеет свою Историю. К этому бесценному интеллектуальному наследию относятся избирательно-потребительски. В одних случаях его гневно отвергают как великодержавное оскорбление национального достоинства малых народов. В других - используют в качестве сырья для конструирования топорных мифологических образов прошлого. Все чаще они несут на себе характерный символический знак в виде эпитета "великий" - "Великая Черкесия", "Великая Кабарда" (есть попытки введения понятия "Великая Кавказская война") и т.д.
Основной и, зачастую, единственный источник этого "величия" ищут в многовековой борьбе с иноземными захватчиками, среди которых самый страшный, коварный и жестокий - Россия. В содержании этой борьбы изучению подлежит лишь то, что пригодно в качестве безоговорочного предмета восхищения. И то, что можно преподнести неискушенному читателю как совершенный Россией "геноцид" в отношении безвинных горцев. Все остальное - проявление имперского синдрома и преступление перед памятью мучеников, павших в священной войне.
Упразднен богатейший контекст русско-кавказских политических, экономических, культурных, генеалогических, повседневно-человеческих связей, уходящих в эпоху
Новый героический эпос
Историки определенной идеологической ориентации открыто состязаются между собой в стремлении показать ведущую роль своего народа в героико-эпическом противостоянии русскому нашествию и беспрецедентное количество жертв, положенных на алтарь "идеи свободы и независимости". Тут же, совершенно по-деловому, поднимается вопрос о материальных и моральных компенсациях. Кому? Естественно, потомкам, которые появились на свет через полтора-два века после отчасти имевших место, отчасти выдуманных событий, выросли и преуспели (личностно, профессионально) в великой державе под названием СССР, и далеко не бедствуют в современной России.
Есть и вовсе экзотические способы предъявить России исторические счета. К примеру, недавно "городу и миру" было явлено эпохальное откровение в виде ранее (почему-то!) никем по достоинству не оцененного факта: в начале XVIII века адыги одним победоносным сражением с крымским ханом спасли от гибели Русское государство, предрешив весь последующий ход его истории. И это не анекдот. Это, к сожалению, та мякина, которую скармливают сегодня не слишком разборчивому общественному мнению.
Схема проста: чем больше будет у России и русских неоплаченных долгов перед Северным Кавказом, тем легче конвертировать их в чувство вины и заставить искупить ее в полном соответствии с современными (читай - рыночными) законами "цивилизованного мира". Многие краеведы освобождают от всяких профессиональных ограничений свою и без того буйную фантазию, чтобы возвести в статус "великих" исторических деятелей и "незаслуженно забытых героев" горцев, которых мало кто знал за пределами их родных аулов. Лихой наездник, прославившийся в грабительских набегах, или странный затворник, проповедовавший "непререкаемую истину", автоматически становится борцом за свободу и справедливость против жестоких завоевательных планов России. (В более изысканных штудиях эти типажи преподносятся как феномены "горской цивилизации", включающей в себя "культуру"(!) ненависти, насилия, убийства.).
В сознании постсоветского поколения представителей народов Северного Кавказа, укореняется убеждение, будто то примитивное баснословие, что, под видом возвращения к "правде", рождается под пером новых духовных пастырей, и есть их "настоящая, великая, героическая история", которую скрывали русские шовинисты - сначала самодержавно-имперского, а затем партийно-советского образца.
Отнюдь не всегда грубо (порой очень даже трогательно) препарированные и расцвеченные невероятными подвигами джигитов картины прошлого изготавливаются для "правильного" воспитания национального самосознания, которому они льстят чрезвычайно. Их подлинность - так уж устроена массовая психология - мало кого интересует. Охотно верится в то, во что хочется и приятно верить. Любое сильное эмоциональное чувство, объединяющее людей, парализует работу мысли - просто отпадает всякая в ней надобность. Тем, кто готов обманываться мифами (среди которых, будем справедливы к их творцам, попадаются весьма профессиональные поделки), противопоказан холодный научный анализ, поскольку он зачастую порождает, вместо (требуемого) гордого коллективного возбуждения, отрезвление от пьянящего гипноза. Поэтому спрос на грезы всегда выше, чем на правду.
Сегодня, как никогда остро, стоит вопрос об избавлении от химер, расплодившихся за последнюю четверть века в книгах о Северном Кавказе в рамках затянувшейся кампании "стирания белых пятен истории".
"Привести к естественным размерам..."
В русской историографии тоже был период героизации и возвеличивания деяний предков. Когда-то (1820-е - 1830-е годы) профессор Московского университета М.Т. Каченовский, как писал о нем К.Д. Кавелин, "восстал против преувеличений" (хотя эти "преувеличения" не идут ни в какое сравнение с масштабами современного баснописания). Он "старался привести русскую историю к ее естественным размерам, снять с глаз повязку, которая показывала многое в превратном виде, и возвратить или, правильнее, привести нас к воззрению, равному времени, в которое совершались события".
Заметим, что ученый подверг сомнению достоверность богатейшего культурного содержания нескольких столетий истории Киевской Руси, которая, как давно доказано, являлась отнюдь не захолустьем цивилизованного мира Средневековья. Коллеги М.Т. Каченовского, отдавая должное его скептицизму, как научному методу, обоснованно указывали на допущенные им крайности, "существенно повредившие делу".
Интересно, как прокомментировали бы Каченовский, его последователи и критики открытия нынешних северокавказских сказителей? Стали бы они вообще тратиться на спор о заведомо абсурдных вещах?
Не собирается этого делать и автор данных строк. Пафос в другом - призвать коллег-историков не умножать без нужды сущность достаточно хорошо изученных исторических фактов, и сверять искусственно гипертрофированные или искусственно редуцированные исторические явления с их "естественными размерами". Конечно, возникает непростой вопрос: где они, эти "естественные размеры"? Ответ на него могут дать только методы научного исследования, но уж никак не перевозбужденное состояние ума искателей "своего", непременно "великого" прошлого. История, при всей своей "неточности", субъективности, повествовательности - все же наука. У нее есть предмет изучения, познавательный инструментарий в виде различных методологий и богатейшая эмпирическая, "сырьевая" база в виде источников, которыми в принципе является все, что было создано руками и мыслью человека. Именно на этом настаивали М.Т. Каченовский и другие представители так называемой "скептической школы", любя свое Отечество ничуть не меньше тех, кто ради той же любви не хотел "отлучать Дееписание от Поэмы" и готов был сочинять сказки во славу подвигов предков. "Скептики" восстали против фантазий и любительства в историографии, но, преследуя эту цель с чрезмерной одержимостью, зашли так далеко, что едва не зачислили в "непрофессионалы", быть может, самого крупного знатока русских летописей Н.М. Карамзина.
Не будем уж столь строги к современному дилетантизму. Любительствовать в науках никому не заказано. Но тогда это занятие надо и называть соответствующим образом. Впрочем, во всем, в том числе в досужем увлечении делами дней минувших, желательно чувство меры. У многих северокавказских историков (и историков Северного Кавказа) оно утрачено напрочь. Желая "быть любезными" своему народу, они невольно превращают себя из профессионалов в любителей, с которых взятки гладки.... Но лишь до тех пор, пока они не начинают грубо и бесцеремонно ворошить чрезвычайно сложные, деликатные и небезопасные исторические материи, безудержно фантазировать там, где остро необходимы трезвый рассудок и самодисциплина ученого. Как ни печально, приходится констатировать: по крайней мере, в той отрасли современного кавказоведения, которая связана с изучением истории русско-кавказских отношений, похоже, всерьез и надолго заявила о себе тенденция к инволюции - возвращению к тому, что принято именовать "донаучным периодом исторической науки".
Есть такая тема!
Действительно есть большая тема, профессиональное исследование которой обещает послужить сегодня основой для компромисса между историками, давно уже потерявшими всякие точки соприкосновения в понимании друг друга. Она, в виду своей неисчерпаемости и многогранности, вмещает огромное количество фактов, очень упрямых и поэтому "удобных" для развенчания мифов без ущерба для национального или личного самолюбия тех, кто принимает их на веру. Это дает шанс, если и не примирить уже непримиримое в позициях ученых, то, по крайней мере, объединить их в готовности честно именовать абсурд абсурдом, и признавать наличие в истории ситуаций, о которых следует сказать лишь одно: "что было, то было".
Речь идет о взаимоотношениях народов Северного Кавказа между собой и с внешним миром - Россией, Ираном, Турцией и Крымским ханством - на протяжении почти трех веков (XVI-XVIII). Все это мы называем "политической историей", понимая условность такого термина применительно к северокавказским этносам с крайне слабо выраженной политической субъектностью или вовсе лишенным ее. Возможно, уже одно это, в глазах сторонников "скептической школы", стало бы поводом для упреков в приверженности к баснописательскому подходу. Тут, однако, есть чем оправдаться.
Во-первых, у великих держав того времени безусловно была своя политика в отношении Северного Кавказа, благодаря чему местные народы, при любом уровне их социально-культурной организации, становились объектами этой политики, а значит невольными или вольными участниками международных отношений, то есть политического процесса.
Во-вторых, вовлеченность в перекрестное соперничество между крупными государствами позволяла горским сообществам, в лице их, так сказать, элит, осознавать свои интересы на другом уровне и в других категориях, приобщаться к азам "искусства возможного", учиться у более искушенных мастеров этого древнейшего жанра. Выезды за околицу своего затерянного в горах аула по "дипломатическим" надобностям открывали перед кавказскими "послами" обширный, захватывающий мир, о существовании которого они и не догадывались. А вместе с ним - совершенно иной взгляд на привычные, казавшиеся незыблемыми вещи.
В-третьих, чтобы элементарно сформулировать свои интересы для предъявления их Петербургу, Исфагану, Стамбулу, Бахчисараю, нужно было хотя бы некое подобие представительной власти в виде хана, шамхала, князя, авторитетного военного вождя и т.д. Эта объективная потребность стимулировала стихийный политогенез горских обществ, темпы которого, правда, были едва заметны. Ведь на практике получалось, что отсутствие политического единства, цельности и управляемости социума девальвировало цену честного слова местных "правителей", их договороспособность. Они зачастую вполне искренне брали на себя те или иные обязательства, к примеру, перед Россией, но не могли их выполнить, ибо реальная власть этих личностей распространялась на совершенно мизерную часть тех, кого они пытались представить своими "послушными подданными". Мы уже не говорим о случаях, когда горские вожди торжественно давали обещания, придерживаться которых они и не думали.
В-четвертых, внешние игроки, с разной степенью проницательности, осознавали серьезность этой проблемы и стремились, с разной степенью успешности, с ней справиться. По большому счету, все окружавшие Кавказ державы понимали, что любое международное соперничество теряет смысл, цель и логику, когда оно осуществляется в политически неупорядоченной, хаотичной среде, исключающей возможность действовать по каким-то правилам. Обычно такие правила соблюдаются в обществах, знакомых с принципом единоначалия, и чем оно прочнее, тем эти общества удобнее в качестве объекта влияния (да и просто взаимодействия) для полноценных политических субъектов международных отношений.
Источники свидетельствуют, что, в отличие от одних и раньше других своих конкурентов, к таким выводам эмпирически пришла Россия, прибегнувшая к искусственному выращиванию политических "лидеров" и политических элит с помощью целого набора приемов. Среди них, как опять-таки доказывают "упрямые" документы, изначально не было ничего подобного тому, что, согласно расхожему мнению, якобы пронизывало насквозь всю стратегию России на Северном Кавказе - принцип "разделяй и властвуй". Напротив, на протяжении трехвекового периода (XVI-XVIII вв.) ее южной экспансии было отдано предпочтение другому принципу - "объединяй, примиряй, управляй". И делалось это из сугубо утилитарных соображений, ни облагораживать, ни игнорировать которые нет никакой нужды.
От этнического к политическому
Иными словами, значение вышеприведенных факторов можно суммировать так: сама среда международного соперничества, пусть и очень медленно, превращала Северный Кавказ из этнического пространства в политическое (точнее в квазиполитическое). Среди великих держав наиболее осознанное стремление к ускорению этого процесса выказывала Россия. В своей сфере влияния она целенаправленно культивировала ростки местной политической культуры путем оказания материальной, моральной, а иногда военной поддержки горским "правителям", укрепляя тем самым их позиции и поднимая их престиж в патриархальном обществе.
Россия возделывала социо-культурное поле, не тронутое цивилизацией - цивилизацией в том виде, в каком она уже была распространена в полноценных государствах XVI-XVIII веков. Это был титанический труд, обретавший подчас сходство с сизифовой работой. Тот, кто брался за него слишком ретиво, рассчитывая на скорый результат, сразу же приговаривал себя к поражению. Заложенные и сцементированные веками, практически застывшие во времени основы горской жизни обладали колоссальным запасом сопротивляемости любым преобразованиям.
Тем не менее, неумолимое наращивание цивилизационного давления извне медленно, но верно создавало предпосылки для социально-тектонических сдвигов в глубинах горских общин. Скорость этих отнюдь не линейных процессов поначалу измерялась столетиями. Однако по мере, так сказать, пространственно-физической разгерметизации изолированных северокавказских поселений, признаки эволюционных изменений становились заметными уже на протяжении жизни одного-двух поколений горцев. И, наконец, наступила эпоха (вторая половина XIX века), когда развитие Северного Кавказа приняло формы стремительной социально-экономической модернизации. Однако даже она не смогла отменить многие духовно-культурные "структуры повседневности" традиционалистского толка, пережившие как российско-имперские, так и советско-имперские реформы.
Историческое бытие народов Северного Кавказа - чрезвычайно богатый и многослойный предмет исследования. В нем есть то, что роднит его с "классическими" сюжетами всемирной истории, и то, чему почти нет аналогий. Какие-то феномены - преимущественно этнокультурного характера - настолько неизменны в своей первозданности (обычаи, обряды, празднества, застолья, ритуалы и т.д.), что сегодня их можно изучать простым методом наблюдения, испытывая при этом полный эффект погружения во тьму времен. Другие же явления невозможно понять без специальной историко-профессиональной подготовки, которая необходима, в частности, тогда, когда нужно воспроизвести общую картину политической жизни десятков этносов на пространстве от Азовского моря до северо-западного побережья Каспия, на протяжении столетий.
Читатель нового поколения
Однако только "внутрицеховыми" дискуссиями ученых-кавказоведов тут не обойтись. Нужен еще и откровенный разговор с обществом - изменившимся, изменяющимся, разноликим. На понятном ему языке. Именно эту цель - предложить один из возможных вариантов ведения такого разговора - преследует издательский проект "Кавказский архив", осуществление которого началось в МГИМО-Университете по инициативе ректора, академика А.В. Торкунова. Открывается проект научно-популярной книгой "Между тремя империями. Северный Кавказ в XVI-XVIII веках". Она готовилась долго и тщательно, чтобы максимально соответствовать некой сверхзадаче: с одной стороны, предельно просто рассказать о сложном (именно "рассказать", используя принцип нарратива в старомодном значении слова), с другой - не перейти черту, отделяющую популяризацию от вульгаризации. (Учитывая опасность соблазниться растущим площадным спросом на литературу, освобождающую мозги от потребности думать.). В качестве своего рода страховки от этого, избран известный метод концептуального обобщения исторического материала с опорой не на умозрительные конструкты, а на многочисленные источники и фундаментальные труды видных ученых, как российских, так и зарубежных.
Книга, преследуя просветительские цели, адресована всем, кто стремится приобрести, пополнить или привести в систему свои знания по истории "этого головоломного кавказского вопроса". Но в первую очередь - студентам российских вузов, где преподаются предметы, так или иначе связанные с историей и культурой Кавказа. Структурой, содержанием, стилем и даже, в каком-то смысле, неопределенностью жанра книга существенно отличается от современной печатной продукции по кавказской тематике. И это не столько претензия на оригинальность, сколько приглашение к коллегам-историкам задуматься над целесообразностью консервации старых, сугубо "академических" и "учебно-методических" форм общения с новым поколением читателя.