Информационных поводов, чтобы обсуждать защиту детей, становится так много, что утрата качества анализа проблемы - уже не риск, а вполне себе реальность российского социума. Поэтому на вопрос "Что делать и как" важно отвечать не в контексте комментария к истории, такой как с Павловским интернатом, или к еще одной программе обустройства семейной политики, на этот раз предложенной РПЦ, а с точки зрения событий последних 10-15 лет.

Если что-то и нужно российской политике защиты детей - так это консенсус, не примитивный, основанный на очередном общем возмущенном порыве - то ли против опек, то ли против детдомов, то ли против безответственных родителей или усыновителей, но консенсус разнообразия мнений. России катастрофически не хватает последовательных и рефлексивных сторонников разных точек зрения по таким вопросам как критерии изъятия детей, процедуры ограничения родительских прав, пути развития замещающих форм устройства. Последовательность нужна для отваги - придерживаться определенной точки зрения на конфликт безопасности ребенка и автономии семьи. Рефлексивность - для понимания ограниченности своей точки зрения и признания важности иных позиций.

Среди специалистов много тех, кто ведет непримиримую борьбу с детскими домами и другими учреждениями, но еще три года назад среди сторонников семьи было совсем немного тех, кто бы отважился критиковать внесудебный порядок изъятия. Среди тех, кто борется за прозрачность семьи и минимизацию насилия в семье немало тех, кто требует ужесточить наказание родителей - но есть ли среди них те, кто готов последовательно признать необходимость ужесточить контроль за службами, изымающими, размещающими и перемещающим детей?

Российские специалисты и волонтеры не осмысляют проблему защиты детей как конфликтную по своей природе - поскольку ребенку требуется и безопасность, и автономия. И часто обе столь требуемые ценности входят в противоречия - например, когда решается вопрос о том, лишать или нет родителей прав, помещать ребенка в специализированное учреждение или отдавать на усыновление, сообщать или нет о том, что ребенок усыновлен. Конфликт ценностей решается многообразием подходов - действуют службы, которые лучше обеспечивают безопасность, и службы, заточенные на автономию семьи. Многообразие подходов легитимируется определенными процедурами - в таких странах как Великобритания или США - судебным порядком, который обеспечивает состязание мнение, в Скандинавии практикой переговоров служб, родителей и детей - в целях до последнего избегать судебного решения конфликта интересов. Многообразие служб и соответствующие процедуры поддерживаются специалистами - которые для себя решают, какой ценности "служить", и вместе с тем принимают ограниченность своей точки зрения, а значит, необходимость существования иного взгляда.

Многообразие служб требуется на каждой стадии работы с семьей - нужны патронат и учреждения общественного воспитания - которые при адекватной организации лучше обеспечивают безопасность ребенка, например, пережившего травму, чем усыновление или родственная опека - сфокусированные на автономии ребенка и семьи. Нужны независимые организации, которые бы представляли интересы ребенка в случае потенциального конфликта ребенка и его законного представителя, не важно, родитель это или назначенный судом представитель. Нужны службы защиты прав родителей, даже если эти родители подозреваются в насилии. И профилактика сиротства, столь вожделенная всеми цель, возможна только при условии, что кризисное вмешательство и формы устройства ребенка функционируют в рамках многообразия служб - потому что профилактика основана как на доверии родителей службам, так и на возможности родителей выбирать, как обеспечить потребности ребенка. Если кризисное вмешательство ограничено внесудебным изъятием, лишением родительских прав и усилением мер уголовной ответственности, то ни о каком кредите доверия родителей системе не может быть и речи. Если устройство ребенка сведено к приоритету усыновления, то не только исчезает возможность устройства старших детей, детей с инвалидностью, но общество получает "послание" о том, что есть правильные семьи, которым можно доверить ребенка, и есть все остальные.

Разнообразие позиций нужно не только семьям и детям, но и самим специалистам. Выбор своей позиции дисциплинирует - потому что присутствие оппонента требует развития аргументации. Разнообразие придает смысл всей системе - в кризисные моменты состязание мнений работает на ребенка и семью. Разнообразие удерживает акторов в системе - потому что каждый может найти свою нишу для деятельности, а не партизанить, из-за чего рано или поздно получать общественную стигму скандалиста.

Консенсус на основе разнообразия - не самая быстро формируемая среда, зато стремительно схлопывающаяся. Такой консенсус требует площадок, как процедурных, например, суда, в котором могли бы сойтись сторонники помещения детдомовского ребенка в психиатрическую больницу и противники, так, и неформальных - например, социальных сетей специалистов, задействованных в защиту детей. Процедурные площадки в России все больше функционируют как "пустые", не наполненные контентом вовсе. С одной стороны, судебный порядок - не общая процедура для принятия решения, более того, при том уровне судебной системы, когда она обособлена от социальных институтов так же сильно, как приближена к исполнительной власти, источники формирования позиции суда - все та же пустота смыслов. Имеющийся административный порядок также "пуст" - не существует никаких гарантий контроля за качеством работы комиссий по делам несовершеннолетних, медико-психолого-педагогических комиссий и опек. Бессмысленно как напрямую обучать судей, глав комиссий и специалистов опек, так и опосредованно повышать качество решений за счет введения ставки социальных работников для лучшего рассмотрения дел. Потому что можно повысить компетентность, если решающий оперирует стереотипами, стигмами и предубеждениями - это поддается коррекции. Но нельзя изменять нулевое состояние убеждений относительно защиты детей. А теперешнее состояние можно определить именно как нулевое - потому что опеки необоснованно изымают детей, и те же опеки могут ничего не делать в отношении ситуации, угрожающей жизни ребенку. Т.е. проблема состоит не только в том, что преобладает идея диктатуры безопасности ребенка над правом уважать частную и семейную жизнь, но в том, что обе ценности сконструированы в российской практике фрагментарно и не регулируют деятельность сотрудников комиссий и опек.

Потенциальные участники неформальных площадок тоже стреляют холостыми - кампании, которые возникают вокруг очередного информационного повода, не могут трансформироваться в устойчивое движение за комплексную реформу системы защиты детей. Например, можно сколь угодно долго требовать преобразования ПНИ - как негуманных учреждений, просто противных нормальному общественному климату, но любая реформа общественного воспитания имеет смысл постольку, поскольку меняются механизмы попадания в такие учреждения. Коррекционный интернат, воспитательная колония, спецшкола или психоневрологический интернат - конечная остановка того процесса, который зарождается на стадии, когда ребенок изымается без суда, не существует в практике другой меры призвать родителей к порядку кроме как лишить их прав, у родителя ребенка с инвалидностью нет альтернативы кроме помещения ребенка в учреждение и т.д. Изменить как цели деятельности таких учреждений как ПНИ, так и встроить их в социальную сеть, можно только при условии преобразования всей последовательности стадий вмешательства в дела ребенка и семьи. Невозможно ввести механизм общественного контроля за учреждением, если на стадии принятия решения о том, помещать ребенка из коррекционного интерната в ПНИ, никто, кроме директора интерната не имеет права голоса.

Российская система защиты детей не раз упустила ключевой момент для закладывания основ консенсуса разных мнений. В 1994 году был принят новый Семейный кодекс с той самой пресловутой мерой внесудебного изъятия. Потом началась "гонка вооружения" между сторонниками усыновления и патроната за большее признание. В 2008 году приняли Закон об опеке, последние опции для достижения баланса между безопасностью ребенка и автономией семьи на правовом уровне исчезли, и понеслось - вплоть до сведения дискуссии к утопическим проектам по модернизации детства и его традиционализации. Информационная война между сторонниками и противниками ювенальной юстиции создала еще один тупик для рефлексии общественности, поскольку принудила выбирать между несостоятельными альтернативами.

Постепенно вакуум определенности позиций заполняется вполне себе реакционными и политизированными акциями про-церковной общественности, которой не до тонкостей дилеммы "безопасность ребенка - частная жизнь". Прямо о том, что ребенок - собственность родителей, не говорится, но подразумевается: ребенок не имеет права жаловаться на родителей, тем более, нельзя поощрять такие практики; "нормальные" родители имеют право сами распоряжаться тем, как организовать жизнь ребенка. Вместе с тем, вмешиваться в дела "неправильных" семей должны институции со значительным духовным потенциалом, но никак не государственные органы.

Позиция, провозглашаемая РПЦ, была адекватна укладу общественной жизни, которого сейчас нет - когда и частная жизнь, и безопасность имели исключительно пространственное измерение. Например, человек имел свое место, где мог бы не быть преследуемым, и куда имел бы право никого не допускать, и наоборот, существовали бы практики максимально открытого пространства жизни для тех, кто подвергается риску жизни и здоровья.

Индустриализация изменила организацию жизни человека, и нагрузила оба права качеством темпоральности, зависимости от времени - безопасность все больше соотносится с устойчивостью и предсказуемостью жизни ребенка, а частная жизнь - с не-ограничением возможности самоопределяться, правом тратить время здесь и сейчас в соответствие со своими представлениями. И в развитых странах, и в странах пост-транзита правозащитники добивались реформы учреждений общественного воспитания - только с весьма различной аргументацией. Страны пост-транзита акцентировали риски безопасности ребенка и анализировали ужасные условия жизни, тогда как развитые страны - риски для автономии и перспективы, которые были уничтожены помещением ребенка в учреждение. И большего успеха добились последние - потому что слишком явным становится сходство ПНИ и тюрьмы, если оперировать таким понятием как автономия ребенка и его достоинство. Если смотреть на эти учреждения не с точки зрения регулярности обучения, чистого постельного белья, качества кормления, а с точки зрения того, что ребенок в таком учреждении - не хозяин сам себе, то становится понятным, что должно измениться в учреждении и вокруг него - механизм помещения, перевода, а не только внешняя сеть и прозрачность деятельности. Легко заметить, что такая аргументация невозможна для представителей около-церковной общественности - просто в силу того, что за ребенком не признается право быть полноценным участником принимаемых решений.

Такие публичные акторы, к которым общественность прислушивается, РПЦ, омбудсмен по правам ребенка, вносят свой вклад в минимизацию шансов на консенсус. Так, уже не только общественность, но официальные представители церкви оперируют патриархальным дискурсом, который структурирует общественное мнение и привлекает своей простотой. Приоритет этого дискурса, кстати, не обосновывается. Думается, если попросить аргументировать выбор в пользу патриархата, то кроме ссылки на естественность такого подхода, иного ответа не дождешься. В свою очередь, омбудсмен мечется в поисках виноватых, то ли это непутевые родители, наградившие ребенка болезнями, то ли персонал учреждения - потому что главной стратегией преобразования защиты детей становится наказание, не предупреждение проблем (которое должно основываться на разделение ответственности между службами и родителями), а кара по факту совершения преступления. Куда идет российская система защиты детей под влиянием этих двух тенденций, думать не хочется, но придется. Система, которая растеряла потенциалы консенсуса за счет сложных рефлексий и процедур участия, рискует приобрести в качестве устройства, замещающего баланс мнений, молоток и пилу. Кто-то будет бить по проблеме, а кто-то пилить средства, которые будут выделяться на ее решение. А кто-то легко продолжит карьеру великого столяря, попеременно молотящего и пилящего.

Виктория Шмидт - кандидат психологических наук, инициатор и исполнитель проектов по сопровождению приемных семей и детей из учреждений общественного воспитания